Дело было так.
Почти год назад, прошлой зимой, я случайно наткнулась на аниме "Рок эпохи Бакумацу" (или короче "Бакумацу рок") и оно так вынесло мне мозг, что я взахлеб рассказывала о нем всем жж- и irl-знакомым, посмотрела целых два раза, а саундтрек из сериала живет в моем листе до сих пор. Советовать к обязательному просмотру я его вам не буду, вещь довольно специфическая и мне зашло, я думаю, потому во многом, что в моем лице сошлись сразу несколько интересов: любовь к джей-року, некоторые знания об этом периоде в истории Японии и способность воспринимать абсурдные идеи. *)
Более подробно об аниме, пожалуй, будет лучше почитать здесь, а всего лишь хочу сказать, что когда аниме закончилась, мысль у меня была одна: ПАРНИ НАПРАШИВАЮТСЯ!
Ну, вот они и напросились. *))

The bass player at the end of summer
Жанр: rehearsal story
Фэндом: Bakumatsu Rock
Персонажи: Окита Соджи & Такасуги Шинсаку (Синди)
Второстепенные персонажи: Сакамото Рёма, Тошизо Хиджиката, Кацура Когоро
Рейтинг: R
Размер: мини, 3400 слов
Предупреждения: не много и не страшные1.Ужасно не люблю навязанные пейринги, поэтому, несмотря на все намеки в аниме - Хиджиката в пролете.
2. Так же не являюсь поклонницей системы Поливанова, все имена писала, как мне лучше звучит, поэтому Шинсаку и Соджи, но Синди и Кацура.
3. Заглавие не несет никакой смысловой нагрузки. У меня просто приключился очередной ступор с выбором названия и я пошла по пути наименьшего сопротивления: выбрала и всего лишь немного перефразировала название песни из плейлиста.


После приключений в Эдо они вернулись в Киото, и Соджи не переставал удивляться: почему люди, способные свернуть горы ради большой цели, так не любят перемен в повседневной жизни? В самом делеВ самом деле, стоило ли устраивать такой переполох: избавлять сёгуна от древнего проклятия, спасать страну от Небесной песни, практически отдать за это жизнь, чтобы опять вернуться на старый, полуразвалившийся склад, который служил им репетиционной базой. Рёма по-прежнему работал мальчиком на побегушках, а точнее – для битья, у Отосе; Кацура так же возился с книжками и детишками все свободное время, Хиджиката каждый день практиковался в кэндо. А сам Соджи продолжал потихоньку проедать заработанное в Шинсенгуми, не утруждая себя другими заботами.
Каждый вечер они репетировали, почти каждый – тусили у Отосе, каждую неделю выступали. Теперь можно было не опасаться арестов, но Соджи это и раньше не сильно мешало, да и остальным, кажется, тоже. В общем, приходилось постараться, чтобы найти в их новой жизни отличия от прежней.
Однако среди рутины привычных дел и развлечений нашлось все же одно занятие, которое радовало Соджи именно своей неизменностью.


- А ну, повтори, что ты сказал? – гневный вопль сопровождался грохотом удара по дереву. Некоторые посетители съежились и опасливо посмотрели в сторону источника шума, завсегдатаи же продолжали есть и пить, как ни в чем не бывало.
Шинсаку возвышался над столом, сжав кулаки, Соджи даже залюбовался: брови нахмурены, глаза сверкают, губы сжаты в тонкую линию, само воплощение гнева, да и только. Был бы Соджи художником, лучшей модели ему не найти. И хотя последнее время Шинсаку перестал размахивать пистолетом направо и налево, однако следующий удар вполне мог обрушиться не на стол, а на челюсть Соджи. И все же этот риск стоил удовольствия поглядеть на взбешенного басиста. Поэтому Окита неторопливо, - специально, чтобы разозлить еще сильнее - пригубил вино и, растягивая слова, ласково предложил:
- Ты еще расплачься сейчас, бедняжка.
Отчетливо хрустнула зубочистка (Соджи мысленно поставил галочку - уже пятнадцатая), Шинсаку сплюнул, круто развернулся и выскочил из трактира, только занавески взметнулись.
- Да что же вы никак не угомонитесь?! - укоризненно покачал головой Кацура и поспешил вслед за другом.
Хиджиката остался за столом, но смотрел тоже не слишком одобрительно.
- Да что такого-то?! - возмутился Соджи в ответ на осуждающий взгляд. Не очень искренне, впрочем.
- Тебе что, задирать больше некого?
- Разумеется некого. Кацура слишком добрый. Его обидеть – все равно, что у ребенка митараши-данго отнять. Ты - пофигист. А Рёма, во всем, что я делаю, видит проявление самурайского духа и только радуется. Ему хоть шею сверни, он все равно улыбаться будет. Зато Такасуги так восхитительно злится, ты сам видел. Да он просто напрашивается, скажи, нет?
Хиджиката только устало вздохнул.
- Осталось его за хвост подергать...
- Что? Зачем это? - опешил Соджи.
- Да посмотрел я на вас, прямо детство впомнил. Мне одна девочка тогда сильно нравилась, но я не знал, как с ней заговорить, вот и делал всякие глупости: камушки в спину кидал, за волосы дергал, один раз рукоделие отнял. Пока ее мать не вмешалась и не пожаловалась моему отцу, а тот всыпал мне по первое число. Разве ты сам никогда так не делал?
- Я - не делал, - с нажимом ответил Соджи и Хиджиката смутился, видимо вспомнив, какое у Окиты было детство.
- Извини... В общем... Драки вы уже попробовали...
- Осталось рукоделие отнять, - едко закончил Соджи. - Спасибо за идею. Так и быть, откручу ему колки на гитаре.
Хиджиката махнул рукой.
- Черт с тобой, поступай, как знаешь, - он немного помолчал. – Ладно. Я собираюсь с Рёмой повидаться, хочу ему текст песни предложить, помнишь, я тебе показывал? Пойдешь со мной?
- Нет, у меня еще вино осталось.
Хиджиката оставил на столе несколько монет и поднялся.
- Тогда до завтра. А ты... ты все-таки подумай... - непонятно закончил он и ушел, вежливо раскланявшись на прощанье с Отосе-сан.
Соджи остался допивать вино.
Он не собирался следовать совету, но многолетняя привычка прислушиваться к словам друга, который оказывался прав чаще, чем ему самому бы хотелось, взяла свое - Соджи призадумался.
Хиджиката конечно же ошибается, никакой особенной симпатии между ними нет и быть не может, просто Такасуги очень легко и весело злить. Соджи невольно улыбнулся, вспомнив их недавнюю стычку: как всегда Шинсаку вспылил мгновенно, стоило мимоходом усомниться в возможностях бас-гитары, как сольного инструмента. Начал сыпать именами, названиями композиций, потом не выдержал, вскочил. Мог бы - убил взглядом, из глаз только что искры не летели. Его эмоции всегда были, как на ладони - сильные, яркие, искренние. Такие, каких Соджи безумно не хватало в Шинсенгуми. Хиджиката и Кондо никогда его не обманывали, это правда, но оба были слишком сдержанными на проявление чувств. А остальные... остальные перед Соджи стелились. Заискивали, выпрашивая автограф для сестры-подруги-дяди-тети-троюродной племянницы или внучатой бабушки. Подобострастно улыбались, когда он цедил слова сквозь зубы и всем своим видом выражал пренебрежение. Никакие насмешки, даже шутки на грани издевательства не могли заставить их сказать резкость в ответ. Все, на что Соджи мог надеяться - злой взгляд в спину и еле слышное проклятие. Но стоило обернуться, и снова перед ним были улыбающиеся лица, склоненные в поклоне фигуры.
Они, эти «остальные», даже не догадывались, как унижают Соджи своим подобострастием. За это он унижал их. Мог прилюдно выбрать после репетиции самого смазливого из подтанцовки или стажерской группы и просто приказать: «Пойдем». Никто не отказывался. Из страха или желания продвинуться за его счет, какая разница. Они только опускали голову и послушно шли следом, сопровождаемые полу-сочувственными, полу-завистливыми взглядами. А Соджи каждый раз просил мысленно: «Ну же, разозлись, пошли меня к черту, попробуй ударить, дьявол тебя возьми!» Но нет. А Шинсаку уж точно не станет перед ним лебезить. Если не захочет – откажет сразу и подбором выражений себя не озадачит.
Бокал с вином замер у самых губ, Окита озадаченно разглядывал красные блики на столе: зачем ему задумываться, захочет Такасуги с ним спать или нет, что за странный перескок мысли? Или... хочется, чтобы захотел?
То, что Такасуги нравятся мужчины, Соджи знал еще с их первой встречи, он такие вещи определял интуитивно и безошибочно. Но как о возможном партнере не задумывался даже в шутку – незачем. Вернее, думал, что незачем. Однако стоило задать себе честный вопрос и все ловушки предубеждений и самообмана посыпались жухлыми шкурками, миндальным ядром явив такой же честный ответ: Шинсаку его привлекает. И переспать с ним было бы, по меньшей мере, интересно.
Что же это получается, Хиджиката опять оказался прав?
Соджи попытался понять, как его так угораздило, вспомнить в какой момент раздражение сменилось интересом, а желание разозлить начало скрывать под собой совсем другие желания, но воображение уже увлекло картинами будущего. Интересно, как Синди отреагирует на попытку его соблазнить? Смутится? Испугается? Нет, это вряд ли, а вот разозлиться может. Откажет, обдав холодом, или закатит жаркую потасовку, чтобы навсегда отбить желание подкатывать с подобными предложениями? Или не откажет? Возможно все, и это, как раз, самое интересное. Соджи окликнул Отосе и заказал еще вина – прежде, чем действовать дальше, необходимо было все как следует обдумать.


Сквозь дощатые стенки старого склада густые, тягучие звуки баса доносились лишь слегка приглушенно, тонкие рассохшиеся доски не могли стать серьезной помехой слушателю. Соджи присел на верхнюю ступень галереи, прислонился спиной к покосившейся балке перил. Он много времени потратил, пытаясь застать басиста одного, и размениваться драгоценными минутами не стоило, но если войти прямо сейчас, Такасуги сразу перестанет играть, а Соджи хотелось послушать.
Мелодия казалась непривычной для Шинсаку, слишком беспечной, что ли. Навевала мысли о летнем утре, встрече старых друзей и прогулке на лодке в открытом море теплым вечером. Слушая ее, даже не верилось, что бас гитара может звучать так нежно. И в то же время чувствовалось, что только Шинсаку и мог написать такую. Песню с двойным дном. Такую же, как он сам.
Соджи слушал легкую, с затаенной грустью мелодию, а мысли текли сами по себе, сосредотачиваясь вокруг ее создателя.
За прошедшие три недели он постарался выяснить о Шинсаку все, что мог, осторожно, чтобы не вызвать подозрений, расспрашивая Кацуру и внимательно наблюдая.
Оказалось, что Такасуги происходил из очень благородной, старинной семьи, но из-за внутрисемейных распрей, рано потерял родителей и воспитывался в семье преданного слуги отца. Что став совершеннолетним, он мог заявить о своих правах и возглавить клан, но после гибели опекуна отрекся от всех родственных связей и взял фамилию воспитавшего его человека. Что образован он был не хуже Кацуры, но не любил это показывать и вообще говорить о своем прошлом. Так же, как и сам Окита.
Их судьбы оказались так странно похожи и не похожи одновременно, что Соджи виделась в этом противоречивая, притягательная закономерность. В то время, как он сам старательно изображал из себя аристократа, Шинсаку был им на самом деле, но так же старательно это скрывал. Он вообще старался спрятать поглубже многие черты своего характера: впечатлительность, ранимость, почти детскую привязчивость к тем, кому доверял, чувствительность к прикосновениям, любовь к воде и птицам.
Мелодия вдруг смолкла, споткнувшись о фальшивую ноту и немедленно тишину поспешили заполнить, молчавшие до сих пор цикады. Сначала раздался первый одинокий скрип, к нему присоединилось еще два, потом больше и вот уже оглушительный скрежет гремел со всех сторон. А потом точно такие же звуки раздались со склада. Соджи даже не поверил сначала, что Такасуги действительно передразнивает цикад. Казался ведь человеком вообще без чувства юмора. Похоже, эту черту характера он прятал тщательнее всего.
Соджи тихо поднялся, отошел метров на пятнадцать и вернулся к складу, насвистывая незатейливую мелодию, громко протопал по ступеням прежде, чем зайти внутрь. Гитара смолкла еще до того, как он раздвинул двери, но Шинсаку все равно смерил Соджи удивленным взглядом. А, все правильно, они же не виделись последние два дня, когда Окита сменил привычную одежду на кимоно. Каких-то объясений ему не потребовалось – жара стояла немыслимая на исходе августа, Рёма ходил вообще полуголый, даже Хиджиката переоделся. Ну а то, что у Соджи были и другие причины для смены имиджа, он никому объяснять не собирался.
Такасуги вдруг спохватился, что слишком пристально рассматривает Соджи, пробормотал невразумительное привествие и отвернулся. Заиграл «Jack», но не свою партию, а гитары. Звучало странно.
Чтобы не выглядело, будто они игнорируют друг друга, Соджи спросил первое, что пришло в голову:
- А где все?
Шинсаку перестал играть, вполоборота повернулся к Соджи:
- Рёма с Ивасаки-сан встречается, тот его позвал, сказал, что очень важно. Кацура поэтому решил подольше в школе задержаться. А Хиджиката-сан занят до вечера, но тебе лучше знать.
- Да, я в курсе. Его какая-то новоявленная группа попросила послушать их музыку и поделиться ценными советами. Обещал к вечеру появиться, если уши не отсохнут.
Шинсаку кивнул и снова вернулся к игре.
Все складывалось, как нельзя лучше – достаточно времени наедине, чтобы попытаться воплотить задуманное и, на первый взгляд мирное, настроение басиста. У Соджи было заготовлено около десятка сценариев под разные ситуации и больше половины как раз для такой встречи перед репетицией. Мысленно, он обдумал их до мельчайших деталей: как подойдет, как посмотрит, что скажет и сделает, чтобы Синди не смог, не захотел его оттолкнуть. Только сейчас все они разом вылетели из головы, мало того, Соджи понял, что нервничает: внутренности скрутила тугая пружина, проявившаяся еле заметной дрожью пальцев, в горле пересохло и вспотели ладони. Когда же это такое было, чтобы он волновался, собираясь прикоснуться к другому человеку?
Пять коротких шагов превратились в дорогу от Хоккайдо до Кюсю.
Оказавшись позади Шинсаку, Соджи затаил дыхание. Через секунду все станет ясно: он или свалится со сломанной челюстью, или... хорошо бы «или». Соджи вздохнул и уверенно положил ладонь между лопаток, поверх ремня от гитары, помедлил мгновение и повер вверх, к краю воротника. Синди замер, прижал струны ладонью и мелодия глухо оборвалась. Кончики его ушей порозовели. Но он не обернулся, не скинул наглую руку, не спросил в чем дело. Он даже головы не повернул, как будто сразу догадался, что именно значит этот двусмысленный жест, как будто вожделение Соджи передалось одним прикосновением. Его волосы были влажными, наверное, он как обычно купался перед репетицией. Соджи с удовольствием запустил пальцы в густую шевелюру, чуть потянул на себя. Отпустил. Погладил шею подушечками пальцев.
Синди отмер, когда Окита оттянул воротник и прижался губами к выступающему позвонку.
- Что, твой дружок тебя больше не удовлетворяет? – он постарался наполнить слова ядом, но голос прозвучал хрипло, и это наполнило Соджи веселым азартом грядущей удачи.
- Нет, что ты, Тоши у нас исключительно по девочкам, - отозвался он, целуя кожу у корней волос.
- А я, значит, не исключительно? – Шинсаку коротко глянул через плечо и тут же отвел взгляд.
- Вот это я как раз и собираюсь узнать, - Соджи лукавил, конечно же, он давно уже знал наверняка, но это знание еще не избавляло от возможности сию минуту получить кулаком в лицо.
Наверное, правильнее было бы сказать что-нибудь другое, не такое насмешливое, хоть как-то объясниться, а не потакать многолетней привычке брать желаемое без долгих предисловий, но Шинсаку притягивал к себе. Манил загорелой кожей, речной свежестью, влажными прядями волос. Выбивал из головы все мысли своим странным, настораживающим спокойствием, которое больше напоминало затишье перед бурей. Да только Соджи никогда не слушал предсказания погоды. Он шагнул ближе, прижался вплотную, ощутил жар тела через тонкую ткань и услышал суматошный стук сердца, как эхо его собственного. Потянулся поцеловать за ухом и гром, наконец, грянул. Синди быстро развернулся, одним резким движением отстенгул ремень – гитара глухо стукнулась об пол - и больно впился пальцами в плечи, отодвигая Соджи от себя. Он всматривался в лицо так пытливо и жадно, словно хотел прочитать все до последней мысли. А у самого в глазах бушевали удивление и гнев, даже ярость, и недоверие, и еще какая-то доверчивая, обезоруживающая надежда, и тоска.
- Нет, я не скажу, что это была шутка, - ответил Соджи на немой вопрос. – Все серьезно. И выплюнь уже свою деревяшку.
Он думал, что губы у Синди будут с терпким хвойным привкусом, - что он там постоянно жевал, криптомерию? – но оказалось, нет, ничего подобного. Губы, как губы – теплые, упрямые, не очень умелые. Это и понятно, где ему было набраться богатого любовного опыта, хорошо, если с девственностью успел попрощаться. Но самодовольная мысль, что сейчас он, Соджи, покажет класс новичку и откроет перед ним дверь в мир чувственных удовольствий, рассыпалась под оглушительным напором. Шинсаку просто не оставил ему возможность думать о чем бы то ни было.
Когда неистовый поцелуй закончился, а вернее переместился на шею и плечи, Соджи обнаружил себя прижатым к стене в углу склада. Его волосы были растрепаны, кимоно распахнуто, пояса и след простыл, а Синди, тоже наполовину раздетый, прижимался к нему голым торсом, тискал задницу железной хваткой, вжимался твердым, как камень, членом в пах и зацеловывал горло. Все сразу.
Дурным воспоминанием со дна души всколыхнулась черная ненависть: как он посмел?! Как осмелилось это тупое животное обращаться так с ним, с самим Окитой Соджи?! Навязывать свое желание, что-то решать за него? Да ему жить после такого осталось меньше минуты! Но тут Шинсаку поднял голову, улыбнулся шальной и пьяной, счастливой улыбкой на алых от поцелуев губах и вытряхнул одним взглядом всю гниль из сердца. Он ничего не доказывал, не стремился показать класс, не заявлял свои права. Он просто дорвался наконец, получил то, что давно хотел – в этом не было никаких сомнений – и одержимо радовался. И кто-то внутри Соджи весело и отчаянно махнул рукой: к черту все, дайте мне этого красивого, сильного и озабоченного. Хочу его.
Он только попросил, выхватив среди разбегающихся мыслей, последние остатки рассудительности:
- Следов не оставляй.
- Ага, - выдохнул Шинсаку, подхватил Соджи под ягодицы и приоднял, прижав к стене – чтобы было удобнее целовать грудь. Прямо над их головами уходила в стену низкая потолочная балка. Соджи ухватился за нее, подтянулся еще выше и скрестил ноги у Синди за спиной.
- Круто, - рассмеялся тот, щекотно провел языком по ребрам и запрокинул голову, заглядывая в глаза. Настороженно нахмурился, прежде чем спросить невнятно: - У тебя... есть с собой что-нибудь?..
- В рукаве. Правом, - догадался Соджи и благоразумно не стал уточнять, сколько времени он таскал с собой смазку.
Заскрипела и с легким стуком упала на пол притертая деревянная крышка, в воздухе разлился терпкий травяной запах.
- Не тяни, - потребовал Соджи.
- Ты... это... если вдруг боль... – пробормотал Шинсаку, перехватывая его повыше.
- Давай уже!
Синди уткнулся лбом ему в солнечное движение, дышал прерывисто и Соджи был рад, что тот не видит сейчас его лица. Он жмурился и кусал губы что есть сил, лишь бы не застонать, не позволить себе эту постыдную, унизительную слабость, но с каждым толчком горячих, скользких пальцев внутри, сдерживаться становилось все труднее, а потом и вовсе невозможно. Мышцы превратились в комок спутанных шелковых нитей, мягких и безвольных, а сердце словно забыло где ему надо находиться – стучало в висках, в животе, отдавалось пульсацией в пальцах, рвалось из горла. Соджи не выдержал – застонал, и тут же зажал рот сразу двумя руками. Они чуть не упали, потому что он отпустил балку, но Синди успел перехватить его, притиснуть сильнее и медленно опустить по стене на пол. И заодно избавить их от остатков одежды, которую он заботливо подсунул Соджи под спину. И так же заботливо, хоть и совершенно неуместно спросил:
- Ты как хочешь?
Его самого уже трясло от нетерпения, а он еще пытался быть галантным и внимательным. Все слова, что пришли Соджи в голову сложились в короткое и красноречивое ругательство, остальные были слишком длинными и сложными для ответа. Он хотел много и жарко, до беспамятства, до темноты в глазах, а потом снова и снова. И снова. Но главное – немедленно.
- Сейчас, - прохрипел он единственное, что оказался в состоянии выговорить. Шинсаку кивнул с серьезным видом: как скажешь, и от первого, глубокого и сильного толчка, Соджи зашелся стоном, в последний момент, закусив губу. Больше он этого не допустит. Никто не должен видеть его настолько слабым и зависимым.
Движение прекратилось. Синди слизнул каплю крови с подбородка, провел языком по зубам, мягко, без слов уговаривая разжать их, впитывая судорожный вздох. И попросил тихо:
- Не надо. Я так люблю твой голос.
Лопнула невидимая струна, полоснув оборванным концом по сердцу. По щекам и в груди плеснуло горячим, тут же отпустило – и сразу стало легко. То, что еще оставалось от заклятья Ли, то, что грязными, ядовитыми занозами вцепилось Соджи в душу и мешало нормально жить, не давало дышать, чувствовать в полную силу, все это ржавой трухой осыпалось и исчезло от одной беспечной фразы.
Соджи было больно, и он стонал от боли. Ему было хорошо, и он стонал от наслаждения. Целовал Синди в шею и подбородок, когда тот наклонялся ближе, обнимал за плечи, царапал спину. Он слышал и не слышал хриплое дыхание, ответные стоны, больше похожие на рычание, невнятные слова и, ухватившись за единственно понятное, короткое «Еще!», сам повторял его раз за разом, пока не стало достаточно и в глазах действительно потемнело...


Так долго приходить в себя после оргазма Соджи еще не приходилось. Синди лежал на нем, уткнувшись лицом в живот, еле шевеля пальцами, поглаживал запястье. Как и когда он кончил, Соджи совершенно не помнил.
Сознание постепенно прояснялось и к довольной сытости, приятной ломоте во всем теле добавлялись холодящие сердце сомнения. Рано или поздно, хочется или нет, но все равно придется вставать, смотреть друг на друга, что-то говорить. Затевая соблазнение Синди, он об этом не задумывался, а сейчас вопрос «что же дальше» вставал с пугающей неизбежностью. Раньше Соджи разбирался с этим просто. Короткие мгновения удовольствия, затем: «Это было великолепно, а теперь тебе пора». Душ, смена одежды, крепкий кофе и воспоминания о постороннем присутствии выветривались раньше, чем чужой запах с подушки.
Сейчас Соджи такого финала не хотел, совсем не хотел, но судьба слишком любит жестоко шутить, и кто знает, не вернет ли она сейчас Соджи его собственные слова и поступки.
Однако принимать решение никому из них не пришлось. О, пусть все великие и малые боги Японии благословят этого рыжего придурка, который просто не способен передвигаться тихо и незаметно. Громогласный вопль Рёмы: «Эгегей! Есть здесь кто?!» раздался, кажется еще с соедней улицы под аккомпанимент ударов чего-то железного и звонкого по чему-то деревянному и глухому в сопровождении лая всех окрестных собак.
У них оказалось целых две минуты, чтобы замести следы и когда Сакамото появился в дверях, и, не снижая голоса, радостно проорал: «Мы будет выступать в Эдо-доме!», Соджи, уже полностью одетый, лениво полировал ногти возле своего синтезатора, а Шинсаку, голый по пояс, ковырялся во внутренностях комбо-усилителя. Он так спешил привести в порядок волосы Соджи, что не успел одеться сам. А под его раскинутым кимоно прятались оставшиеся булавки и банка смазки. К счастью, Рема, окрыленный радостной новостью, ни на что не обращал внимания.
Соджи слушал о будущем концерте со скучающим видом – он-то сам уже не раз выступал в Эдо-доме, – а в груди теплело: торопливый, смазанный по скуле поцелуй перед тем, как они с Синди разбежались по разным углам, без слов разрешил все сомнения. Теперь можно было со спокойной душой предаваться самым разнузданным фантазиям и не бояться, что они окажутся хуже реальности.
После того, как группа собралась полностью и волнующую новость обсудили во всех подробностях, после репетиции и единодушного решения, что такое важное событие просто необходимо отметить, Соджи как бы случайно оказался рядом с Шинсаку. Прошептал одними губами: «сегодня вечером у меня», поймал полный азарта, многообещающий взгляд, быстро отступил на шаг назад, и дернул Синди за хвост.